Филип Дик - Затворник из горной твердыни [= Человек в высоком замке]

Или… может быть, можно?

Ювелирное дело принесет большую удачу. Суждение указывает именно на это. Но шестерка, бегущая линия, эта чертова линия… Она относится к чему-то глубинному, к какой-то катастрофе в будущем, которая, вероятно, никак не связана с ювелирным промыслом. Какая-то злая судьба ожидает меня все равно…

Война! — Мелькнуло у него в голове. Третья мировая война! Убиты все мы, два миллиарда, уничтожена вся наша цивилизация. Градом падают водородные бомбы.

Вот незадача, подумал он. Что же это такое происходит? Неужели это я привел в действие весь этот адский механизм? Или кто-то другой, кого я даже не знаю? Или — все мы вместе взятые? А виноваты во всем этом те физики и та теория синхронности, согласно которой каждая частица тесно связана с любой другой — даже чихнуть нельзя, не нарушив равновесия во Вселенной. Забавная шутка, над которой некому будет смеяться. Я открываю книгу и получаю сообщение о будущих событиях, которые даже сам Бог хотел бы засунуть куда-нибудь подальше и не вспоминать о них. Но кто я такой? Не подхожу я для такой роли. Это я могу вам сказать точно.

Мне нужно забрать свои инструменты, взять у Маккарти электродвигатели, открыть мастерскую, завести свой мелкий бизнес и продолжал жить, не обращая внимания на это ужасное пророчество. Трудиться, не жалея сил, творить, как мне подсказывают собственный вкус и опыт, вести как можно более активную жизнь, пока не падут в ров стены для всех нас, для всего человечества. Вот о чем говорит мне оракул. Судьба все равно когда-нибудь обрушит на нас свой мясницкий топор, а я тем временем буду заниматься своим делом. Я должен найти применение своему уму, своим рукам.

Суждение гексаграммы касается только меня одного, моей работы. А вот бегущая линия — всех нас.

Слишком я ничтожен, размышлял он. Я в состоянии прочесть только то, что написано. Бросил взгляд на небо — а затем, низко опустив голову, снова тяни свою лямку, продолжая начатое, будто ничего и не видел. Оракул не ждет от меня, что я стану бегать по улицам и воплями и жалобными стенаниями привлекать к себе внимание окружающих.

Может ли КТО-НИБУДЬ изменить это? Все мы, объединив свои усилия… или одна великая личность… или ко-то, занимающий достаточно высокое положение, кому выпадет оказаться в нужное время в нужном месте… Игра случая. Каприз фортуны. И наши жизни, наш мир — все зависит от этого.

Закрыв книгу, Фринк вышел из холла и вернулся в цех. Едва завидя Маккарти, стал махать рукой в направлении одного из концов цеха, где они могли бы продолжить начатый разговор.

— Чем больше я об этом думаю, — сказал Фринк, — тем больше мне нравится твоя идея.

— Вот и отлично, — заметил Маккарти. — Теперь слушай. Вот что ты делаешь. Тебе надо раздобыть денег у Уиндем-Мэтсона, — он выразительно подмигнул. — Я как придумал: собираюсь взять расчет и присоединиться к тебе. Со своими эскизами, понимаешь? Разве в них что-то не так? Я убежден, они неплохи.

— Конечно, — несколько удивленно произнес Фринк.

— Встретится вечером после работы, — сказал Маккарти. — У меня дома. Приходи к семи, и пообедаешь вместе с Джин и со мною — если сможешь вытерпеть мою ребятню.

— О'кей, — сказал Фринк.

Маккарти похлопал его по плечу и ушел.

Долгий путь я проделал за последние десять минут, отметил про себя Фринк. Но страха он не испытывал. Сейчас он даже воодушевился.

Как быстро все произошло, размышлял он у верстака и собирая свои инструменты. Вот такого рода вещи и должны происходить. Как только появляется возможность…

Всю свою жизнь я ждал этого. Когда оракул говорит «что-то должно быть достигнуто», он именно это имеет в виду. Поистине велик такой момент. Все определяет. Шестерка сверху над гексаграммой Одиннадцать переводит все на гексаграмму Двадцать Шесть — «Укрощенную Силу Величия». Инь становится Янем; линия перемещается, и возникает уже новый момент. А я так увлекся, что даже не заметил!

Готов поспорить, именно поэтому я получил эту ужасную линию. Только таким путем гексаграмма Одиннадцать могла перейти в гексаграмму Двадцать Шесть, вот этим перемещением шестерки наверх. Так что мне вовсе не следовало так волноваться за свою драгоценную задницу…

Однако, несмотря на все свое воодушевление и оптимизм, ему никак не удавалось выбросить из головы эту злополучную линию.

И все же, подумал он с иронией, я попытаюсь это сделать.

Зажатая в кулаке. Которой велено назвать то, что лежит внизу, в водяной бездне. Но здесь лягушке не до смеха, здесь ей не оправдать возлагаемых на нее надежд. Она просто задыхается, превращаясь в камень или глину. В нечто неодушевленное. Став снова неподатливой субстанцией: свойственной ее миру безумия.

Металл, извлеченный из земли, рассуждал Тагоми, продолжая внимательно разглядывать серебряный треугольник. Из глубины стихии, что расположена под всеми остальными, что плотнее всех. Из той стихии, где в пещерах обитают тролли, где затхлая сырость и полный мрак. Из мира «иня» в его наиболее темном аспекте. Мира трупов, гниения, мира, куда уходят испражнения. Все, что уже отжило, отмерло, и теперь осаждается там, внизу, и разлагается, один слой под другим. Демонический мир неизменного. Времени — которое было.

Но, тем не менее, при ярком свете солнца серебряный треугольник сверкает всеми красками. Он отражает свет. Огонь, подумал Тагоми. Он вообще совсем не мокрый или темный предмет. И не тяжелый, как бы уставший, но пульсирующий жизнью. Он скорее присущ высокой стихии, аспекту «яня» — небесам, эфиру. Как и подобает произведению искусства. Да, это работа художника — извлечь кусок инертного вещества из темной, безмолвной земли и придать ему такую форму, чтобы он засверкал, отражая небесный свет, воскрешая к жизни мертвое. Устраивая красочный парад трупов — это прошлое пролагает дорогу будущему.

Тело из «иня», душа из «яня». Сочетание металла и огня. Внешнего и внутреннего. Целый микрокосм у меня на ладони.

И что это за пространство, о котором говорит мне эта вещица? Восхождения ввысь. К небесам. А время? Светлого мира перемен. Да, этот кусочек металла извергнул свой дух — свет. И мое внимание приковано к нему — я не в состоянии отвести взор. Он приворожил меня, гипнотически очертив вокруг себя мерцающую

5

Телефонный разговор с Рэем Келвином застал Уиндем-Мэтсона врасплох. Он никак не мог уловить суть, частично из-за торопливой манеры Келвина говорить, и частично из-за того, что в это время — в пол двенадцатого вечера — он развлекал даму, посетившую его квартиру в отеле «Муромахи».

— Послушайте, дружище, — говорил Келвин, — мы отсылаем назад всю эту партию товара, что получили от вас. Я бы вернул и тот товар, что мы получали раньше, но мы уже расплатились за все, кроме последней партии. Выставленный вами счет датирован восемнадцатым мая.

Уиндем-Мэтсону, естественно, захотелось узнать почему.

— Это все дрянные подделки, — сказал Келвин.

— Но вы ведь знали об этом, — Уиндем-Мэтсон был явно ошарашен. — Рэй, вы всегда четко представляли себе положение. — Он обвел взглядом вокруг себя — девушка куда-то вышла, скорее всего, в ванную.

— Я знал, что это подделка, — сказал Келвин. — И не о том толкую. Я хочу сказать о том, что они дрянь. Послушайте, мне совершенно до лампочки, использовался ли присылаемый вами револьвер на самом деле в Гражданскую войну или нет. Все, что меня волнует, так это то, чтобы он был вполне удовлетворительным кольтом 44-го калибра как-еще-он-там-числится в вашем каталоге. Он должен удовлетворять определенным требованиям. Послушайте, вам известно, кто такой Роберт Чилдэн?

— Да, — он смутно помнил это имя, хотя в данный момент никак не мог определить, кто этот человек точно.

— Он был у меня сегодня. В моей конторе. Мы еще никак не можем очухаться. Так вот, он пришел и тарахтел здесь очень долго. Он был разъярен как тысяча чертей. На самом деле, крайне взволнован. Так вот, очевидно, какой-то крупный его заказчик, адмирал, что ли, пришел к нему или подослал кого-то из своих людей. Чилдэн говорил о заказе на двадцать тысяч долларов, но, по всей вероятности, он загибает. Так вот, случилось так, — у меня нет причин сомневаться в правдивости этой части его рассказа, — что пришел какой-то японец, захотел совершить покупку, бросил лишь взгляд на один из этих кольтов-44, которые вы штампуете, разглядел, что это подделка, засунул свои деньги назад в штаны и ушел. Вот так. Что вы на это скажете?

Никакого толкового ответа Уиндем-Мэтсон подыскать не мог, зато он мгновенно взял себе на заметку — то Фринк и Маккарти. Они грозились что-то сделать. Но он никак не мог сообразить, что же это они затеяли. Из слов Келвина ему не удавалось схватить смысл произошедшего.

Какой-то суеверный страх охватил его. Как это им удалось выудить подделку, сработанную еще в феврале? Он предполагал, что они обратятся в полицию, или в газеты, или даже к правительству «пиноков» в Сакраменто, и, разумеется, там было кому его защитить. Но что сказать Келвину? Он что-то невнятно мямлил, как ему казалось, бесконечно долго, пока в конце концов не удалось закруглить разговор и положить трубку.